20 декабря в литстудии «Восьмерка» обсуждали повесть Альбера Камю «Посторонний».В какой-то момент мы поймали себя на том, что пытаемся пересмотреть или обжаловать решение суда, который вынес главному герою повести Мерсо смертный приговор. Уж очень соблазнительным оказалось провести свое расследование, чтобы выяснить, в чем виноват Мерсо и как он оказался на скамье подсудимых, совершив немотивированное убийство араба. «У него была клиническая депрессия», – предположил один из участников дискуссии по имени Денис. Но для клинической депрессии явно не хватило признаков. «Алекситимия» (трудности с различением эмоций), – предположил Константин из Казани. Но нет, разговор со священником в тюрьме вызывал у героя бурю эмоций, преимущественно гнев, который он осознавал. «Он как животное – способен ощущать, но у него нет чувств высшего порядка, как у нормального человека», – было и такое мнение. Мы продолжали судить Мерсо, тогда как суд в повести уже осудил его. Общество осудило его на смерть и – совершило тем самым убийство. И в этом, по мнению Натальи Осиповой, весь пафос этой повести, об этом и следовало бы говорить. Но ведь Мерсо был социально опасен, и общество защищало себя, свои консервативные устои. Но и наказание было несоразмерным, ему следовало бы сохранить жизнь…Камю затягивает нас в дискуссию о соразмерности наказания, хотя он наверняка такого не имел в виду. Для него главное в повести – то, как отдельный человек противостоит абсурду жизни и «умирает, довольствуясь сознанием своей правоты». Он умирает, не желая оправдываться, поднимая бунт против лицемерного общества. Это общество рукой суда присяжных вычеркнуло из своих рядов человека, который отказывался соблюдать установленный в этом обществе ритуал, например, ритуал горевания на похоронах. Обвинению на процессе удалось убедить присяжных: если человек закуривает у гроба матери и пьет кофе с молоком, значит, он может совершить и предумышленное убийство. Разумеется, это чистое non sequitur и манипуляция присяжными, но вот подсудимого спрашивают: почему вы это сделали? «Из-за солнца».Мерсо убил не случайно, настаивает участник дискуссии о. Дмитрий Савельев. Он это сделал по причине равнодушия к человеческой жизни, сделал походя, словно придавил случайного паука или бездумно прихлопнул бабочку. Таким насекомым для него оказался араб. Леонид Загайнов согласился, что убийство неслучайно, потому что не довелось Мерсо встретить на своем пути человека, который в качестве профилактики немотивированного насилия объяснил бы ему весь абсурд его животного существования, как это сделали полицейские в пьесе Дмитрия Данилова «Человек из Подольска». Впрочем, вряд ли Мерсо был способен воспринять эту профилактику. Для этого и нужны чувства высшего порядка, ибо чувства информируют человека об окружающем мире и тем самым делают его жизнь безопасней. Да и общество в целом, где люди умеют выражать чувства, более безопасно. Камю показал, что может быть с человеком, который вобрал в себя абсурд бесчувствия. Он становится опасен для себя и для окружающих: отблеска солнца, отраженного от ножа, для такого человека будет достаточно, чтобы совершить непоправимое.В 1967 году вышел фильм Лукино Висконти «Посторонний», который киноязыком пересказывает повесть очень близко к тексту. О. Дмитрий отметил, что это были годы молодежных левых бунтов на Западе. Фильм встроился в это движение неожиданным образом: Мерсо воплотил в себе абсурдистский бунт молодежи против «порядка мертвецов». Он словно говорит закоснелому обществу: я живой, и мне этого достаточно. Правда Мерсо – в его витальном само- и мироощущении, которое не стоит противопоставлять правде мировой культуры, но в нем состоит мощный онтологический фундамент его личности. Может быть, поэтому главный герой вызывает такое сочувствие, ведь быть живым – это не преступление, это нормально, к этому стремятся многие интеллектуалы, уходящие ныне в дауншифтинг, чтобы почувствовать себя частью природы и мироздания, а не белкой в колесе постиндустриального общества потребления. Мерсо живой, хоть и посторонний всем, в первую очередь так называемому традиционному обществу, традиции его не затрагивают ни в малейшей степени, в том числе религиозная традиция. Но и это не преступление. Важнее то, что он живой, и в этом качестве также представляет образ и подобие Бога, в которого он не верит.Важно, что у Мерсо не было внутреннего конфликта. В этом смысле он человек как раз здоровый, гораздо более здоровый, чем невротик-следователь или манипулятор-обвинитель. Мы почти ничего не знаем про семью Мерсо, какие отношения были между ним и матерью, и был ли отец рядом. С точки зрения теории привязанности в этом можно найти объяснение многих странностей поведения Мерсо. Возможно, «посторонность» и бесчувствие Мерсо – это его психологическая защита, приспособление, которое он выработал в детстве и которое его тогда выручало, но – не выручило в критический момент. Можно предположить, что его «нулевая позиция» бесстрастного наблюдателя жизни, позиция постороннего его как раз и сгубила, потому что даже намек на эмоциональную вовлеченность, небезразличие к миру людей остановил бы палец, лежащий на спусковом крючке пистолета. Отчуждение от мира привело к отчуждению от себя, ибо человек видит себя в отражении других. Когда другие не интересны, человек перестает интересоваться также и собой тоже, и – наоборот («возлюби ближнего как самого себя»). Печорин из «Героя нашего времени» признавал свои пороки, говорил о них, сознавал их. В отличие от него Мерсо – неосознанный, посторонний, «никакой», он лишил себя желаний, дабы не страдать. Но из нулевой позиции, не окрашенной эмоцией высшего порядка, одинаковый путь и до праведника, и до злодея. Жара, помутненное сознание, острый отблеск солнца отбросил Мерсо в сторону зла. Сверкнувшее солнце – случайность, все остальное – нет.«Посторонний» Камю – пример того, как прекрасная литература может включать в себя и силу идеологического манифеста, в данном случае – идеологию личностного бунта против абсурда жизни и затхлого консервативного общества, которое стремится опутать человека паутиной бессмысленных в своей основе условностей. На этом фоне Мерсо действительно вызывает сочувствие в своей витальности, противостоящей мертвечине традиционализма, может быть, в этом разгадка того, что он так и не смог заставить себя надлежащим образом, как от него ожидали другие, горевать на похоронах матери: все его витальное нутро сопротивлялось идее смерти и сопровождающего ее ритуала. Но присяжные этого не могли понять так же, как не поняли, что он убил человека «из-за солнца».